Сумма дней. Рассказы - Анатолий Карасёв

– Ты ополоумел! – выдохнул Дубов. – И кто же… счастливая избранница?

– Да ты её знаешь, – как-то виновато ответил Антипов. – Мари…

Дубов прекрасно знал Мари – она работала официанткой в баре. Смешливая, добродушная девчонка…

– М-да.., – растерянно промямлил он. – Тебе, Петя, что: русских мало или, хотя бы, белых, что-ли…

– Знаешь что, Лёша!.. – было заметно, что слова Дубова задели его и рыцарь готов был вступиться за поруганную честь своей дамы. – Коня на скаку останавливать и горящие избы тушить я как-то всегда хотел сам! А Мари.., – тут голос Антипова смягчился и глаза подёрнулись нежностью, – …она такая простая, добрая… Не испорчена, как наши бабы, ни суфражизмом, ни чрезмерным образованием. Не спорит никогда… К тому же она, некоторым образом, того…

– Когда ты только всё успеваешь, Антипов?..

– Я тебе давно хотел рассказать, – голос Антипова снова стал виноватым, – да дело у нас было до конца не решено. – Тут, Лёша, понимаешь ли, свой национальный колорит. Я почему в эту командировку напросился и Мари с собой взял? – По здешним традициям надо, чтобы молодых вождь племени благословил. Без этого никак. Не то из социума попрут, да и шаман проклянёт. А насчёт пришлых женихов, к тому же белых, есть у них тут… предубеждение. Мягко говоря. – Одним словом, спас ты меня, Лёха!

– Ничего не понимаю! – мотнул головой вконец запутанный Дубов.

– Сейчас поймёшь! – потёр руки Антипов. – История – закачаешься! – Мари-то моя родом из племени нашего царя.

– Вот как? – в очередной раз удивился Дубов.

– Именно так, – подхватил Антипов. – А наш царь-батюшка после выздоровления решил вдруг провести в родном племени кардинальную религиозную реформу. По его велению в местный пантеон было введено новое верховное божество по имени, – тут лицо Антипова приняло ехиднейшее выражение, – Аналиси! – Ничего тебе, Лёша, это имя не напоминает?

Дубов тотчас вспомнил молитвенный экстаз африканца тогда, в палате и расхохотался:

– Анализы!

– Они самые! – тоже сквозь смех ответил Антипов и, немного успокоившись продолжил:

– Видимо, наслушавшись в госпитале про эти самые «аналиси», мудрый вождь пришёл к выводу, что это какое-то непознанное божество, добрый дух исцеления и, исцелившись сам, решил воздать этому духу, которому он, как-никак, обязан жизнью, соответствующие почести. Такой вот, новый Аменхотеп. Кстати, недавно родившуюся дочь наш царь назвал Аналисия. Культ нового божества сейчас у них там в полном расцвете. Единственным человеком, кто восстал против этих нововведений был, разумеется шаман. Он открыто высказал царю своё недовольство и немедленно был выдворен из племени. А это здесь равносильно смерти: в саванне, Лёша, одному делать нечего. Поэтому побродив там неделю, блудный сын вернулся и упал в ноги монарху. И был немедленно помилован. А когда решался наш с Мари вопрос, он сидел тише воды и препятствий не чинил. Да его всё равно никто бы не послушал. Царь, как увидел меня, просиял и тут же дал добро: всё-таки белый наглец – друг Дубова, а имя «Дубов» теперь у них священно, наряду с Аналиси.

– Перестань! – шутливо отмахнулся Дубов.

– Ну, не скромничай, Лёша, – продолжал куражиться Антипов, ты ведь теперь основатель новой местной религии, пророк, можно сказать.

– Не кощунствуй, Петя! – попытался стать серьёзным Дубов. Но серьёзным внезапно стал сам Антипов.

– Ты когда со своим африканцем носился, – сказал он, – я понял, что он для тебя сейчас важнее даже твоей Катерины, что он – дело всей твоей жизни и что если он умрёт, то всё – конец… Я всё как-то сомневался насчёт Мари, но после того как ты царя вытащил – перестал сомневаться…

– … И тоже решил облагодетельствовать африканский народ! – тут Дубов наткнулся на взгляд Антипова и со стыдом понял, что тому сейчас не до шуток, что для него эта женитьба, по сути, тоже дело всей жизни. Дубов резко поднялся, подошёл к кровати и вытащил из-под матраса мешочек с изумрудами.

– На, бери половину, – решительно сказал он, протягивая его Антипову, – считай – свадебный подарок.

– Оставь их себе, Лёша, – благодарно посмотрел на него Антипов и чуть высокомерно, как показалось Дубову, добавил:

– У меня теперь этого добра поболее твоего – приданое невесты, так сказать…

Через несколько минут Антипов ушёл, счастливый и задумчивый – старый друг Петька – наперсник царя-реформатора и гражданин африканского племени. «Не жизнь, а кино, – пронеслось в голове у Дубова. – … Фантастическое.»

Он приоткрыл окно и лёг в постель. «Какие, всё-таки, у этих первобытных людей здоровые духовные реакции, – размышлял Дубов, лёжа в темноте. – Они честны в своём язычестве и открыто признают экстраординарность добра и зла. Мы же лукаво стараемся объяснить их проявления какой-то дурацкой физиологией и даже химией, нередко считая себя при этом людьми верующими. А ведь есть ещё и атеисты… Как-то, однако, сложно всё это…» Дубов зевнул и повернулся на бок. Он вспомнил про билет до далёкого города Торонто, который лежал в верхнем ящике его стола и улыбнулся от счастья. За окном послышался далёкий лай гиен, но хирург Дубов уже не слышал голосов ночной саванны. Он крепко спал, утомлённый заботами дня и сны не тревожили его.

День рождения Ангела

Сначала в кромешной тьме появилась одинокая светлая точка. С этого момента она стала смутно ощущать, что в окружавшей её бездонной темноте что-то и кто-то есть. Пожалуй, главным в этом ощущении и было понятие «есть» – самое загадочное и бесконечное во Вселенной. Именно оно теперь сияло звёздочкой далеко-далеко над ней, даря ей ещё одно бесценное понимание – «я есть». Долго, очень долго это понимание было единственным в ней и она неотрывно смотрела на далёкую, мерцающую точку, изо всех сил стараясь, чтобы та не погасла, не исчезла вдруг в непонятной темноте, не оставила её здесь одну. И звёздочка как-будто бы слышала её немую мольбу и по чуть-чуть, совсем по капельке разгоралась всё ярче. Постепенно, очень не скоро свет окончательно вытеснил тьму и ей стало немного легче, но только немного, ибо она страдала не находя выхода из этого, казавшегося сначала спасительным ощущения «я есть». Она рвалась наружу из этого невидимого, душного кокона, бесконечно пытаясь пробить его навязчивым и мучительным вопросом: – «Кто я?». Но свет, окружавший её оставался глухонемым и она, в конце концов, опустила руки.

…Слово пришло ниоткуда и слово это было «Саша». Она не понимала, что оно означало и кому было предназначено, но сразу ухватилась за него, как за соломинку, сразу почувствовала, что в этом «Саша» содержится сакральный и непостижимый пока для неё смысл, который во что бы то ни стало надо понять, расшифровать наконец-то эту адскую криптограмму, заключённую в такое короткое и такое необъятное понятие «я». Она теперь стала часто слышать это слово, причём произносимое разными голосами и по-разному: иногда «Саша», иногда «Сашенька», иногда «Сашуля», иногда всё вместе сразу, и каждое такое слово падало в неё благодатной каплей, наполняя собой некий сосуд, от полноты которого, как она догадывалась, и зависело её вожделенное осознание. Она слышала и другие слова, но они были совсем непонятными для неё и сливались в гулкий, тревожный шум. И ещё, наверное сразу с возникновением первого слова она стала ощущать на себе чей-то взгляд и он был единственным теплом среди окружавшего её холодного света. Она радовалась ему наверное даже больше, чем слову, потому что теперь она была не одна и этот неведомый некто, присутствие которого она почувствовала ещё с появлением первой звёздочки во тьме, стал почти осязаем. Взгляд, как спаситель утопающего, выталкивал её наверх и чем выше она поднималась, тем ярче становился свет вокруг. Всё это продолжалось мучительно долго, до тех пор, пока кто-то совсем рядом с ней не выкрикнул «Саша!» в какой-то последней безысходности. Этот крик мириадами мельчайших ледяных иголочек пронзил всю её, пронзил дикой болью, от которой она забилась в конвульсиях, судорожно хватая воздух разодрала мутные пелены и.., открыв глаза, всплыла на поверхность. Её звали Саша. Саша Озерова. Наконец-то осознав это и сразу всё вспомнив, она страшно закричала от невыносимой боли и отчаяния.

Саша Озерова всегда была «хорошей девочкой». Она так свыклась с этим званием, что не могла представить себя в иной жизненной роли. Образ «хорошей девочки» складывался из многих составляющих первым из которых, безусловно, были родители. Мама – заслуженный врач, заведующая детской поликлиникой, папа – пожизненный главный энергетик – у таких родителей просто не могло быть иного ребёнка, кроме как «хорошего». И они, конечно же, осознавали столь высокую ответственность перед обществом, наверное поэтому решившись только на одного ребёнка. Ну, чтобы лишний раз не рисковать… Да и сама Сашенька всегда старалась, что называется, «соответствовать». У неё было, без всякого преувеличения, счастливое детство. Мама, вынашивая своего первенца, вела себя по всем правилам науки и веками накопленного здравого женского опыта. Она ела фрукты, много двигалась, старалась не нервничать, не таскала тяжестей и, выйдя в декрет, жила в санатории. Когда, в результате всего этого, у неё родился здоровый малыш, она с первых дней устроила его жизнь по всем канонам педагогики, психологии и гигиены. Жизнь Саши состояла из режима дня, здорового питания, чистых простыней и тщательно отобранных подруг без следов педикулёза. … А ещё из летнего Крыма! Почти каждое лето они все вместе проводили лето в благословенном Симеизе. О, какое это было блаженство! Какая красота кругом! А воздух!.. Если бы пчёлы делали мёд из нектара морской волны, то этот мёд благоухал бы как воздух Симеиза! Надо ли говорить о том, что Александра Озерова на протяжении всего обучения была круглой отличницей и закончила школу с золотой медалью. Так же блестяще, с красным дипломом, Саша закончила и престижный столичный финансово-экономический ВУЗ. Кстати, этот выбор удивил многих Сашиных знакомых, видевших её, согласно семейной традиции, непременно врачом. Да, честно говоря, и она сама более предпочитала биологию с химией, чем скучную математику. Но мудрая мама решила по-другому.